Париж (1924-1925) - Страница 3

опишет
             вчерашний гул,
а надо
            рваться
                           в завтра,
                                           вперед,
чтоб брюки
                     трещали
                                    в шагу.
В садах коммуны
                               вспомнят о барде
какие
          птицы
                     зальются им?
Что
       будет
                  с веток
                               товарищ Вардин
рассвистывать
                          свои резолюции?!
За глотку возьмем.
                                 «Теперь поори,
несбитая быта морда!»
И вижу,
             зависть
                           зажглась и горит
в глазах
              моего натюрморта.
И каплет
                с Верлена
                                   в стакан слеза.
Он весь —
                    как зуб на сверле́.
Тут
       к нам
                 подходит
                                  Поль Сезан:
«Я
      так
            напишу вас, Верлен».
Он пишет.
                 Смотрю,
                                как краска свежа.
Monsieur,
                 простите вы меня,
у нас
         старикам,
                          как под хвост вожжа,
бывало
              от вашего имени.
Бывало —
                   сезон,
                              наш бог — Ван-Гог,
другой сезон —
                            Сезан.
Теперь
             ушли от искусства
                                             вбок —
не краску любят,
                             а сан.
Птенцы —
                   у них
                            молоко на губах,—
а с детства
                    к смирению падки.
Большущее имя взяли
                                        АХРР,
а чешут
              ответственным
                                         пятки.
Небось
              не напишут
                                  мой портрет,—
не трут
             понапрасну
                                 кисти.
Ведь то же
                    лицо как будто,—
                                                   ан нет,
рисуют
             кто поцекистей.
Сезан
           остановился на линии,
и весь
            размерсился — тронутый.
Париж,
             фиолетовый,
                                    Париж в анилине,
вставал
              за окном «Ротонды».

NOTRE-DAME

Другие здания
                          лежат,
                                     как грязная кора,
в воспоминании
                            о Notre-Dame’e.
Прошедшего
                       возвышенный корабль,
о время зацепившийся
                                         и севший на мель.
Раскрыли дверь —
                                  тоски тяжелей;
желе
         из железа —
                                нелепее.
Прошли
              сквозь монаший
                                           служилый елей
в соборное великолепие.
Читал
          письмена,
                            украшавшие храм,
про боговы блага
                               на небе.
Спускался в партер,
                                   подымался к хорам,
смотрел удобства
                                и мебель.
Я вышел —
                     со мной
                                   переводчица-дура,
щебечет
                бантиком-ротиком:
«Ну, как вам
                      нравится архитектура?
Какая небесная готика!»
Я взвесил все
                         и обдумал, —
                                                 ну вот:
он лучше Блаженного Васьки.
Конечно,
                под клуб не пойдет —
                                                       темноват,
об этом не думали
                                 классики.
Не стиль…
                    Я в этих делах не мастак.
Не дался
                старью на съедение.
Но то хорошо,
                         что уже места
готовы тебе
                      для сидения.
Его
       ни к чему
                       перестраивать заново —
приладим
                 с грехом пополам,
а в наших —
                      ни стульев нет,
                                                 ни орга́нов.
Копнёшь —
                     одни купола.
И лучше б оркестр,
                                  да игра дорога —
сначала
               не будет финансов, —
а то ли дело
                      когда орга́н —
играй
          хоть пять сеансов.
Ясно —
               репертуар иной —
фокстроты,
                     а не сопенье.
Нельзя же
                    французскому госкино
духовные песнопения.
А для рекламы —
                                не храм,