Париж (1924-1925) - Страница 4

                                               а краса —
старайся
                во все тяжкие.
Электрорекламе —
                                   лучший фасад:
меж башен
                    пустить перетяжки,
да буквами разными:
                                     «Signe de Zoro»,
чтоб буквы бежали,
                                   как мышь.
Такая реклама
                          так заорет,
что видно
                 во весь Boulmiche.
А если
            и лампочки
                               вставить в глаза
химерам
                в углах собора,
тогда —
               никто не уйдет назад:
подряд —
                  битковые сборы!
Да, надо
               быть
                        бережливым тут,
ядром
           чего
                   не попортив.
В особенности,
                           если пойдут
громить
               префектуру
                                    напротив.

ВЕРСАЛЬ

По этой
              дороге,
                           спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
            в шелках
                            золоченых каретц
телес
          десятипудовики.
И ляжек
               своих
                         отмахав шатуны,
по ней,
            марсельезой пропет,
плюя на корону,
                            теряя штаны,
бежал
            из Парижа
                               Капет.
Теперь
              по ней
                          веселый Париж
гоняет
            авто рассияв, —
кокотки,
              рантье, подсчитавший барыш,
американцы
                      и я.
Версаль.
                Возглас первый:
«Хорошо жили стервы!»
Дворцы
              на тыщи спален и зал —
и в каждой
                   и стол
                              и кровать.
Таких
          вторых
                       и построить нельзя —
хоть целую жизнь
                                воровать!
А за дворцом,
                         и сюды
                                      и туды,
чтоб жизнь им
                          была
                                   свежа,
пруды,
            фонтаны,
                             и снова пруды
с фонтаном
                     из медных жаб.
Вокруг,
             в поощренье
                                    жантильных манер,
дорожки
                полны стату́ями —
везде Аполлоны,
                              а этих
                                         Венер
безруких,—
                     так целые уймы.
А дальше —
                       жилья
                                   для их Помпадурш —
Большой Трианон
                                и Маленький.
Вот тут
             Помпадуршу
                                   водили под душ,
вот тут
            помпадуршины спаленки.
Смотрю на жизнь —
                                    ах, как не нова!
Красивость —
                          аж дух выматывает!
Как будто
                 влип
                         в акварель Бенуа,
к каким-то
                  стишкам Ахматовой.
Я все осмотрел,
                             поощупал вещи.
Из всей
              красотищи этой
мне
       больше всего
                               понравилась трещина
на столике
                   Антуанетты.
В него
           штыка революции
                                           клин
вогнали,
               пляша под распевку,
когда
          санкюлоты
                             поволокли
на эшафот
                   королевку.
Смотрю,
               а все же —
                                    завидные видики!
Сады завидные —
                                 в розах!
Скорей бы
                    культуру
                                   такой же выделки,
но в новый,
                    машинный ро́змах!
В музеи
              вот эти
                           лачуги б вымести!
Сюда бы —
                     стальной
                                     и стекольный
рабочий дворец
                             миллионной вместимости, —
такой,
           чтоб и глазу больно.
Всем,
          еще имеющим
                                   купоны
                                               и монеты,
всем царям —
                          еще имеющимся —
                                                             в назидание:
с гильотины неба,
                               головой Антуанетты,
солнце
             покатилось
                                 умирать на зданиях.
Расплылась
                     и лип
                              и каштанов толпа,